БЛИННЫЕ ИСТОРИИ

До поздней осени передняя изба в Танином доме не топилась. Хозяйка большого семейства Пелагея, овдовев в сорок лет и оставшись без мужниной подмоги, берегла дрова для печки. Она, родимая, и грела, и кормила, и лечила. В голландку же шли мелко изрубленные талы, щепа со старых бревен, соломенные бустылы, прогорающие в одно мгновение. Тепла хватало только на погляд, если усесться поближе к огню и долго смотреть на разноцветные языки пламени, чутко вслушиваясь в потрескивание и шорох прогорающих полешек и сучьев.
Не смотря на колотун, установившейся в их горнице, казалось, до морковкиного заговенья, Таня каждый вечер угнездивалась в холодной постели, стараясь своим дыханием согреть крохотное пространство, укрывшись с головой под одеялом. Она любила мечтать, может быть, поэтому быстро засыпала и во сне ей грезились блины. Румяные, с хрустинкой по краям, похожие на маленькие солнышки…
Утром сон становился явью. Из двери, ведущей в заднюю избу, тянуло знакомым и родным хлебным запахом. Гремела сковородка по шершавым камням шестка. Шипела и вздувалась маленькими пузырчатыми холмиками блинная закваска. Сковородник под ловкими руками матери мелькал туда-сюда, ныряя то внутрь печи, источающей жар прогорающих углей, то прямо к столу, где на чистом полотенце росла стопка тонких блинчиков.
Именно блинчиков, затеянных на утрешнике, чуть разбавленных кипяточком, чтобы получились с оспинками-узорами. Рядом, в глубоком блюдце, источая сладость, янтарно поблескивала сметана. Достаточно было протянуть руку, чтобы ухватить краешек еще горячего, с пыла-жара, блинца, свернуть его пополам, а затем еще разок, чтобы уместился в ладошке, и погрузить его в сметанную гущину. Немного подержать, чтобы напитать лакомство сладостью, и, не мешкая, не теряя ни капли, подхватить губами, языком, торопливо сглатывая голодную слюну.
Ох, не так уж и часто выдавались в их доме такие вот блинные праздники, но уж если они случались, обычно, под Пасху, Рождество или Троицу, то всякий раз мать вспоминала какие-нибудь затейливые, как сами блинцы, истории.
…Крестная, она же тетушка Нюра, славилась на всю деревню непревзойденным искусством (именно искусством) печь самые вкусные блинчики. И действительно, как утверждала людская молва, равных Анне Андрияновне в этом деле не было во всей округе.
Ее муж Степан Романович, работавший ветеринарным врачом, часто отправлялся в командировки по соседним башкирским деревням. И в какой бы поздний час не возвращался, он всегда заставал жену в нетерпеливом ожидании его приезда. Накормив и уложив спать всех своих шестерых детей да еще загостившихся племянников, Анна Андрияновна не позволяла себе перехватить хотя бы кусок хлеба с квасом. «Без Степы для меня нет ни обедов, ни ужинов»,- говорила она в оправдание своих ожиданий.
Засидевшись допоздна, супруги обсуждали текущие дела, намечали работу на завтра. Этот ритуал повторялся изо дня в день, и ничто не могло нарушить заведенный распорядок этой работящей и дружной семьи.
Однажды Степан Романович сказал:
- Нюра, ты же знаешь, какие башкиры хлебосольные люди. Ни за что не отпустят домой, пока не покормят. И хозяйки у них отменные. Готовят вкусно, пальчики оближешь! Только мне нечем их отблагодарить, кроме как сказать им большое спасибо. Так вот, напекла бы ты для моих друзей в соседнем Муйнаке своих знаменитых блинов. А я заодно и рецептом поделился бы. Башкирки и хлеб хороший пекут, и беляши, а какие вкусные лепешки у них получаются¸ а вот блинчики не в ходу.
Задание получено, и тетя Нюра с раннего утра принялась за дело. Вскоре и мы проснулись, свесив с печки нечесаные головы и жадно вдыхая аромат блинчиков. Но нам на этот раз досталось совсем немного, для перекуса перед похлебкой. Все, что было испечено в это утро, дядя Степа увез в качестве гостинца. К вечеру мы забыли об утренних тети Нюриных волнениях и хлопотах, и только она одна с нетерпением то и дело поглядывала на дорогу, ведущую из Муйнака. Пригнали коров. Подоили. Задали свежей травы на ночь. И уже молоко пропустили через сепаратор, и вымыли посуду, и перегладили выстиранное днем белье, и даже двор подмели в два приема, а хозяин все не едет и не едет.
Присев на уголок лавки в летней кухне, тетя Нюра задремала и не услышала, как во двор въехала повозка. Осторожно, чтобы не разбудить домочадцев, Степан Романович принялся распрягать лошадь. Чутко уловив шум во дворе, хозяйка встрепенулась и со всех ног кинулась к мужу.
- Степа, что так припозднился?- спросила она тревожным голосом.- Что-то случилось на ферме, потому и задержался?
- Случилось,- с усмешкой откликнулся супруг.- Такое случилось, что не знаю, как сказать, обрисовать ситуацию.
- Да уж говори, как есть,- растревожено откликнулась жена.
- На дальнем отгоне я был. Там, где дойный гурт пасется. Доярки - все девчата молодые. Ну, думаю, угощу их твоими блинцами, удивлю русским блюдом. А тут пастухи примчались к стану, кричат, нужна помощь - корова никак не растелится. А это на дальнем пастбище. Кинулись туда. Твой гостинец у меня в тарантасе так и остался лежать. В спешке я совсем забыл про него. И пока мы теленочка вызволяли на Божий свет, собаки пастушьи сверток тот уволокли в кусты. Там и лакомились аж до визга. Это я потом уже узнал, но до этого, вернувшись на стан, принялся нахваливать твою стряпню, мол, хозяйка специально для вас, красавицы, готовила… А как сунулся в сумку, да увидел, что она пустая, чуть в голос не заголосил. Так стало обидно.
Внимательно выслушав мужа, тетя Нюра молча повернулась и пошла к избе. Ее поникшие плечи красноречивее всего говорили о том, как огорчилась она оттого, что случилось с ее гостинцем. Не дойдя до порога, она обернулась и с надеждой в голосе спросила:
- Степ, ну ты хотя бы рассказал им, как надо готовить блинчики?
- А как же!- утешительным тоном откликнулся супруг.- Всю рецептуру расписал, как по нотам. И сколько муки сыпать, и как затевать, и на каком огне-жаре готовить. Они мне даже обещали с первой пробы обратный гостинчик тебе прислать. Для дегустации. Так что, успокойся и пошли-ка, мать, в горенку. Поздно уже.
Прошло несколько месяцев. Степана Романовича с супругой пригласили на юбилей к его коллеге по работе. Решили ехать с гостинцем. Блинчики, как всегда, у тети Нюры удались на славу! И когда она преподнесла хозяйке еще теплую блинную стопку, щедро сдобренную свежими сливками, та загадочно улыбнулась и пригласила гостей к столу. Когда черед дошел до блинных угощений, Анна Андрияновна, не удержавшись, воскликнула:
- Кушайте, кушайте, гости и хозяева дорогие, таких блинчиков вы нигде не пробовали. Они у нас с особинкой.
Хозяйка в свою очередь протянула гостье тарелку и сказала:
- А Вы, уважаемая Анна-апа, снимите пробу с моего угощения. Это я специально только для вас испекла по рецепту вашего мужа.
Все, кто был за праздничным столом, не знали о том, что тети Нюрино угощение в спешке просто забыли подать. И блинчики, так похожие на ее фирменные по вкусу и внешнему виду, гостья приняла за свои. Надо отдать должное характеру Анны Андрияновны, но она сумела по достоинству оценить старание и мастерство хозяйки. Когда уезжали домой, тетя Нюра наклонилась к ней и тихонько сказала:
- Спасибо за то, что превзошла меня в блинном деле. Но то, что гости ели не мои, а твои блины, давай-ка оставим это в секрете. А то Степан Романович расстроится.
Тесно прижавшись плечами, они ехали в тарантасе по уже темной дороге и каждый думал о своем. Степан Романович догадавшись про блинчики, мудро помалкивал, чтобы ненароком не задеть самолюбие супруги. А в душе гордился тем, что именно с его легкой руки хозяйки башкирской деревни научились печь блинцы не хуже, чем его Нюра.
(продолжение темы).
«А ТЫ МЕНЯ ЛЮБИШЬ?»
Мои герои Степан Романович и Анна Андрияновна - люди были гостеприимные, щедро хлебосольные, широкие натурой. Если затевался праздник или какое-то торжество по случаю приезда гостей, то в доме стоял дым коромыслом.
Драилось все: полы и окна, подбеливались стены и печка. Старые занавески сменяли другие - посвежеее и поярче. В сенцах, во дворе и даже в сараях и амбаре шмон наводился такой, что дородная супоросная Хавронья недоуменно похрюкивала, наблюдая со своего «аванпоста» - широкой лужи во дворе - за суетой хозяев и многочисленных босоногих ребятишек. Наша крестная Нюра на генеральную уборку особо никого и не созывала, но так получалось, что в такие дни все мы оказывались не у себя дома, а на просторном подворье Заруцких.
Управившись с поручениями, мы с сестренкой Надей забирались на верхотуру полевой кухни, самой настоящей, армейской, по неизвестному нам случаю оставленной кем-то на их дворе. Эта железная громадина, окрашенная в защитный цвет, притягивала нас, как магнитом. Мы крутили какие-то колесики, пытаясь открыть крышку главного котла. Мы отполировали его бока до зеркального блеска, изучая устройство это чудо-печки. И нам всегда казалось, что любимая нами «Песня про барабанщика» лучше всего получается у нас, если оседлать самый верх полевой кухни и горланить так, что петухи с насестов сваливались от удивления, а может быть, и от восторга. Здесь мы учились понимать, что наша большая Родина начинается с похода и с кормежки усталых солдат. Здесь мы разучивали военные песни и марши. Здесь мы постигали науку детской дружбы и детских забав.
Играть, отдыхать, пинать воздух от ничегонеделания- все это было не про нас и не по традициям наших трудолюбивых семей. И если случались какие-то передыхи в работе и заботах, то проходили они в кругу родных, друзей, ближних соседей, нечаянно нагрянувших гостей.
И тогда на столе самым чудесным образом появлялись и курники, и лапшевники, и блинчики, и душистый ноздрястый хлеб, и всякие разносолы из погреба. Каким образом это все успевало сготовиться, вовремя податься на стол,- до сих пор сие мне неизвестно. Как и неизвестно то, что припасы эти сберегались для случая особого, торжественного или скорбного.
Но я вспоминаю больше всего редкие праздники-гостевания, когда из далекого Ташкента приезжала к Заруцким двоюродные сестры с мужьями и тетка. Вот уж тут наша крестная Нюра вместе с супругом Степаном Романовичем выкладывались сполна. И только после того, как стол накрыт, и в самой его середке нежно поблескивает росинками на боках отпотевшая бутылка «московской», хозяева облегченно вздыхали, на их усталых, но довольных лицах начинала светиться радостная улыбка. «Слава Богу,- говорила Анна Андрияновна, обращаясь к гостям, - все вроде бы как у людей и не хуже, а намного лучше».
Собиралась к столу близкая и дальняя родня, жившая в деревне, ну а почетным гостям полагалось самое почетное место, в красном углу, под божничкой. И блюда в тот угол подавались в первую очередь, с пылу – жару. И слова приветствия хозяев было обращено к ним, желанным и долгожданным сестрицам и тетушкам, племянникам и дядюшкам, кумовьям и сватьям - в зависимости от того, кого на сей раз встречали, привечали, угощали.
Почему нам, малолеткам, запомнились те застолья? Обычно, если на дворе стояла поздняя осень или зима, конец ли холодной весны, мы угнездивались на печке. Широкая, теплая, как грудь мамкина, с цветастой метра на три занавеской, со старым шубняком или дерюжкой на истертых до блеска кирпичах, с шорохами запечных тараканов и нашим смешливым шепотом и любопытными взорами, которыми мы окидывали застолье со своей верхотуры,- таким было наше убежище и пристанище в часы, когда наши родители гуляли.
И никто тогда не стеснялся этого простого и ясно обозначенного слова. Гулять, значит, встречать желанных гостей, вести добрую и приятную беседу, (ни в коем случае никому не перемывать косточки). Но самым главным в любой компании того времени была песня. Старинная, с коленами, с трагическим исходом повествования, в которую включались все – и мужики, и бабы.
Наш отец играть песни любил, но не любил и сильно раздражался, когда кто-то из поющих вдруг брал слегка неверную ноту. Он допевал куплет до конца, старясь выправить мотив, а затем пристукивал по столу кулаком и резко говорил: «Брешешь!».
Мы мало прислушивались к застольным беседам, которые обычно зачинались еще до песен, но говорили и спорили в основном мужики, а их жены в это время суетились у печки или у стола, подновляя блюда и выставляя новые, жарко аппетитные. И вот тут начинался традиционный бабий спор о том, удался курник на сей раз или все-таки перетомился в печке. Не закуржавились ли от излишнего печного тепла блинчики и не маловато ли положили сахару в пироги с калиной. Как я полагаю, изыскивая изъяны в своих кулинарных творениях, хозяюшки тем самым старались обратить внимание именно на свое блюдо. И только одна Анна Андрияновна выдерживала «форс». Она молча ставила на кухонную лавку все, что успела приготовить к праздничному застолью, и, выпрямив усталую спину, говорила не без гордости: « Спору нет, вся ваша снедь удалась как никогда, пусть вон ребята пробу снимут. Ну а мои блинчики лучше всех! Остальное, что сготовила,- можете хаять, можете за обе щеки уплетать, но первенство по коронному блюду никому не уступлю!»
Зная эту ее особинку, женщины в спор не вступали, охотно соглашались с ее мнением, которое, кстати, тут же поддерживалось дружной компанией. И тогда за столом воцарялась особая атмосфера добродушия, понимания и единения. Песни сменяли частушки, после которых шли пляски под гармонь. И вот когда гости и хозяева доходили до нужной кондиции, тогда можно было и нам спуститься со своего наблюдательного пункта и кое-чем вкусненьким полакомиться, в основном, блинцами, пирогами и лапшевником. Здесь нас радушно рассаживала на краю стола наша старшая тетушка Прасковья Андрияновна. Но засиживаться нам долго не позволялось.
Оживленные гости, освежившись на улице, входили в избу и снова занимали свои места. Гулянка входила в другую фазу. После выпитого вина и медовухи обычно все погружались в воспоминания. Назывались имена дальних родственников, бабок и дедов, кто кем кому приходился - кумом, сватом или шурином… А еще вдруг как бы ниоткуда возникали смешные истории, произошедшие с теми людьми, о которых шла речь. И тогда над столом возникал легкий шум, гам, каждый старался говорить громко, выразительно, жестикулируя, привлекая внимание всех присутствующих к своему рассказу.
Не было в тех ностальгических беседах осуждающего тона или какого-то отрицательного штриха. Все люди - по рассказам - были в чем-то сметливы, а кто с норовом, но все равно уважаемы. И мы в такие минуты застолья невольно учились доброте и пониманию. А еще старались запомнить мотивы песен, рисунок танца, впитать в себя задушевность разговоров.
И в самом завершении, когда усталость притомляла всех, подавали горячий, из самовара, чай, а к нему душистый медок, конфеты-подушечки, пиленый или колотый сахар-рафинад и свежие сливки для забелки. Наша Анна Андрияновна, умотанная хлопотами, садилась напротив своего Степана Романовича, и тихо восклицала: «Сте-оп, а Степ! Вот скажи мне, как на духу, ты меня любишь?».
Для деревни такое откровение, даже в подпитии, считалось непривычным, поэтому разговоры за столом постепенно утихали и все невольно вслушивались в монолог супругов. Степан Романович вскидывал на жену жгучие карие глаза и протягивал к ней обе ладони. Обхватив руки жены, он прикасался к ним губами и восклицал с той же интонацией: « Ну а ты, Нюра, меня любишь?» «Люблю, Степа, больше жизни люблю!»,- со слезами на глазах признавалась Анна Андрияновна. Степан Романович наклонял свою седеющую голову к ее лицу и нежно проговаривал по слогам: « Коли так, моя голубка, давай поцелуемся!». И объявлял для всех громовым голосом: «Неужели мы до того заскорузли душой и сердцем, что не можем прилюдно своих жен любимых почествовать за такой стол, за угощения, за все, что они для нас и для наших детей делают. Мужики, а ну-ка, целуемся все!». В шутку ли, всерьез, но клич этот подхватывался всей честной компанией, которая после челомкания расходилась по домам с песнями. И было замечено, что многие супружеские пары через девять месяцев обзаводились очередным ребеночком.