Дипломатическая и административная службы

По свидетельству Г.К. Котошихина, Приказ Казанского дворца решал и некоторые дипломатические задачи, в частности, он «ведал опасением от турской и персидской границы и от калмаков» . Причем, компетенция местных властей была довольно широкой. В определенной степени этому способствовало первое посольство калмыков, побывавшее в Москве в 1617 г. Исследователь российско-калмыцких отношений С.К. Богоявленский отмечает, что послы, хотя и получили жалованную грамоту, но произвели в Москве крайне неблагоприятное впечатление. Скудные ли приношения или независимый тон послов были причиной, но местные воеводы получили право самим вести переговоры с калмыками, а калмыцких послов в Москву не пропускать . Впрочем, местные власти не только гибче и быстрее реагировали на изменения обстановки, но и были прямо заинтересованы в нормализации русско–калмыцких отношений. Для уфимских служилых людей посылки в калмыцкие улусы были не только абстрактной дипломатической службой. Успешность подобных посылок нередко позволяла предотвратить набеги калмыков, в которых гибли уфимцы, разорялись помещичьи деревни и уводились в плен крепостные крестьяне. Например, в 1648 г. В.И. Голубцов, посланный для шертной ведомости к тайше Дайчину, неожиданно столкнулся на реке Илеке с большим войском калмыков, направляющимся в Уфимский уезд на «русские деревни и башкирские волости». Несмотря на то, что калмыки были не из улуса Дайчина, В.И. Голубцов вступает в переговоры, в ходе которых ему удается убедить калмыков «воротиться назад в свей улусы» . Были случаи, когда инициаторами посылок выступали сами служилые люди Уфы. В 1641 г. после того, как калмыки разорили в окрестностях Уфы дворцовые волости и помещичьи деревни, «по челобитью дворян, детей боярских и всех жилецких людей и башкирцев для выкупа полона» послан был в улусы уфимец А.В. Голубцов. Со второй половины ХVII в. такие челобитные появляются в большом количестве, после каждого набега калмыков на русские селения и башкирские волости в улусы отправляли служилых людей для очередного приводя к шерти калмыцких тайшей и выкупа пленных. Поскольку калмыки очень легко нарушали клятвы, присягая по несколько раз, то калмыцкие посылки становятся своего рода очередной службой для служилых людей. Наиболее откровенно о своем отношении к присяге калмыки заявили в 1649 г., когда уфимец И.И. Черников-Онучин потребовал от Дайчина объяснения по поводу набега калмыков на Астрахань. В начале переговоров Дайчин отрицал причастность своего улуса к набегу, говоря, что в походе участвовали люди его брата Лаурзана, который ему не подчинялся. Однако дотошный уфимец заметил, что и в улусе Дайчина находились калмыки, бывшие под Астраханью. Тайша обещал наказать своих людей по «своей вере», то есть приказал их переграбить, потому что, как он любезно объяснил русскому человеку, «...иного наказанья у нас не бывает». Возмущенный посланец резко заметил Дайчину: «...что тебя слушать и какого постоянства от тебя чаяти ...на чем шертовал на всем соврал..и ваша то какая правда что через шерть велите своим людям воровать.. а казнь и наказанье им никакого не учините» .

Требование «выговаривать о задоре и непостоянстве» становится обычной формулой, содержавшейся во всех наказах для дворян, посылаемых в калмыцкие улусы. С 1623 по 1685 гг. уфимские дворяне участвовали в 22 калмыцких посылках. В 6 случаях для посылок привлекались служилые иноземцы, стрельцы и татары. Последние, как правило, посылались в улусы для обмена пленных и выявления намерений без вступления в переговоры с тайшами. В посылках вместе со служилыми людьми принимали участие и башкирские тарханы.

Обращает на себя внимание то, что, хотя уфимским воеводам и предписывалось выбирать для этой службы дворян «примеря к прежним таким калмацким посылкам», нами не зафиксировано ни одного случая, когда дворяне бывали в улусах более одного раза. Дело в том, что калмыки, не уважая никаких присяг и клятвенных заверений, еще менее церемонились с посланцами. Из 26 уфимских дворян, участвовавших в калмыцких посылках, 19 человек после службы подали челобитные, прося возместить пограбленное имущество. Несмотря на то, что лошадей и подводы для посылок обычно брали у башкир, а дворянам выдавались двухгодичные денежные оклады и денежная подмога, все же грозящие лишения и прямой риск для жизни делали эту службу крайне непривлекательной для уфимцев. Кроме того, посылки были очень длительными, в среднем от 6 до 9 месяцев. Характерно, что сами дворяне воспринимали назначение в калмыцкие улусы если и не как наказание, то, по крайней мере, как признак явного нерасположения со стороны администрации. В этой связи весьма показателен конфликт, возникший и 1646 г. между уфимским воеводой Ф.А. Алябьевым и родом Гладышевых. Но вдаваясь в подробности, отметим лишь, что воеводе удалось настоять на своем только благодаря угрозе послать двух Гладышевых в калмыцкие улусы . Кроме того, в вопросе выбора дворян для калмыцких посылок компетенция окладчиков была ограничена.

По утверждению Е.Д. Сташевского, дворяне стремились извлекать какую-нибудь прибыль из своих дальних посылок, в частности, им позволялось за счет казны беспошлинно провозить товары с целью продажи . Но возможности уфимцев в торговле с калмыками были ограничены списком заповедных товаров, куда включались не только оружие, но вино и железные изделия. На служилых людей, по-видимому, произвел отрицательное впечатление и неудачный опыт И.К. Тогонаева и П.В. Лутохина, повезших в 1641 г. в улусы товаров на 160 рублей. В основном, это были ткани и деревянные изделия. Ограбленные дворяне хотя и предоставили список товаров, но от казны никаких компенсаций не получили .

В то же время, несмотря на очевидный риск, награды за калмыцкие посылки были довольно скромные. Поместные придачи к окладу колебались от 70 до 100 четвертей, а денежные – до 2 рублей. Придачи за уфимскую службу, а тем белее за участие в крымских походах в 1,5–2 раза превосходили по величине. Например, наиболее удачной по своим результатам можно считать калмыцкую посылку И.И. Черникова-Онучина, побывавшего в улусах в 1649 г. Он не только выяснил причину разногласий в стане калмыков, но и выкупил и обменял 32 человека русского и башкирского полону. В числе их были уфимские стрельцы и пушкари и даже один сын боярский. В улусах Черников-Онучин пробыл 7 месяцев, но был пожалован лишь 55 четвертями к поместному и 2 рублями к денежному окладу, «да в приказе дана ему чарка серебренная в гривенку» . Возмещение пограбленного имущества никогда не соответствовало заявленной в челобитной сумме, бывая обычно в 3–4 раза меньше.

Однако, дипломатические службы дворян

не ограничивались лишь дальними посылками. Часто сами калмыки приходили в Уфу для торговли, переговоров и обмена пленными. К послам для сопровождения и обеспечения всем необходимым из числа уфимских дворян назначали приставов. Воевода после получения вестей от станиц о мирных намерениях калмыков указывал приставу встретить послов в 25–30 верстах от города. Пристав, согласуясь с посольским обычаем, выстраивал для приветствия стрельцов «стройно и рядами, справлялся здоровье» и т.д. Затем он сопровождал послов до города по заранее определенному маршруту и размещал их обязательно за стенами острога. Если калмыки приходили с товаром, то пристав производил опись, справляясь со списком заповедных товаров. Во время базарных дней приставу надлежало следить, чтоб «торговали смирне и ссор никаких не было». Судя по обязанностям приставов, служба эта не была тяжелой и расходной. Более того, поскольку пристав должен был поить и кормить послов за казенный счет, то нередки были случая злоупотребления выделенными из городских доходов деньгами и продовольствием. В 1б48 г. на пристава Г.А. Трусова бил челом К.А. Кольцов, что «он Герасим калмацких послов против государева указу им вино в указное числе дает скудно и он то вино сам пьет и людей всяких поит и про то ведают все уфимские служилые люди» . По-видимому, и надзор за торговлей калмыков сопровождался дачей всякого рода «посулов и поминков». В 1668 г. по указу «велено было калмыцким приставам И.В. Лопатину и В.С. Кишкину вернуть мягкую рухлядь соболи и куницы, которые взяли у калмыцких послов» . Характерно то, что в приставы назначались дворяне, не бывавшие прежде в калмыцких посылках, то есть не имевшие дипломатического опыта. Но при этом все они принадлежали к наиболее влиятельным и богатым семьям. В частности, среди Аничковых и Каловских мы не найдем ни одного дворянина, побывавшего и калмыцких улусах, но 8 из 19 калмыцких приставов принадлежали именно к этим родам.

Необходимо отметить, что многолетний опыт дипломатической службы уфимских дворян позволил правительству и в дальнейшем использовать их в качестве послов в казахские степи. Внук участника одного из первых посольств в калмыцкие кочевья Д.Г. Гладышева – В.А. Гладышев дважды возглавлял дипломатические миссии в Казахстан. В 1740 г. им была составлена «Новая ландкарта тракта от Оренбурга до Хивы», в которой впервые были показаны контуры Аральского моря и описано население этого района. Как отмечает Н.Г. Аполлова, этой картой пользовались почти целое столетие. Во время второго посольства В.А. Гладышева в Северный Казахстан в августе 1741 г. к нему «явились 10 знатнейших аксакалов, которые от имени 30 тысяч своих соплеменников выразили желание принять подданство России»

Предпочтение, оказываемое в подобных миссиях уфимцам, точно выражено в отчете самого В.А. Гладышева. В частности, он рекомендовал для ведения дальнейших переговоров с ханом Младшего Жуза Абулхаиром поручика И.В. Уракова, который «родом уфимец и по татарски говорить действительно умеет их все обычаи и права довольно знает и положенного дела без упущения справить может» .

В административные службы мы включаем те обязанности дворян, которые составляли часть процесса управления уфимским уездом. Роль провинциального дворянства в местном управлении – это достаточно сложный и важный вопрос почти, не затронутый в отечественной историографии. Из комплекса наиболее важных административных служб дворян необходимо выделить управление дворцовыми волостями уфимского уезда. Функции приказчиков дворцовых сел довольно подробно изучены И.П. Ермолаевым. Он выявил определенную специфику управления дворцовыми селами на территории, подведомственной Приказу Казанского дворца. Большой дворец практически не вмешивался в местное управление, сборы с дворцовых сел шли в казну соответствующего местного центра. Все приказчики дворцовых сел подчинялись только местным воеводам, утверждение их на должность происходило в Приказе Казанского дворца . Вместе с тем, изучение деятельности приказчиков дворцовых сел уфимского уезда привело к необходимости внести некоторые коррективы в выяснение полномочий этих должностных лиц. Е.П. Ермолаев считает , что приказчики, концентрируя в своих руках всю административную власть, не имели военных функций . Однако круг вопросов, который решался приказчиками дворцовых сел Уфимского уезда, не уступает компетенции городских воевод. В наказах 1671–1672 гг., даваемых приказчикам дворцовых сел Каракулино, Пьяного Бора и Иванцова, предписывалось «ведать тех крестьян и охранять от прихода башкирцев и калмаков, собирать сведения о Стеньке Разина и не допускать казанских черемис селиться в Уфимском уезде» . В случае получения вестей о приближении противника, приказчик приводил в порядок укрепления (в Каракулино – острожек, в Богородском – засеку и ров), мобилизовал крестьян и готовился к осаде. По-видимому, в центрах дворцовых волостей имелось оружие, поскольку во время крупнейшего восстания 1682–1684 гг. приказчик возглавлял отряды дворцовых крестьян, действовавших как самостоятельные боевые подразделения без поддержки служилых людей. Примечательно и то, что аппарат Приказа Казанского дворца вместе с термином «приказчик» употребляет и слово «воевода». Особенно часто оно встречается в указах конца ХVII в.

Должность дворцового приказчика считалась очень выгодной, на нее не назначали в очередь, а посылала по челобитных дворян, в которых те перечисляли свои военные заслуги. Только в челобитных о назначении в дворцовые приказчики уфимские дворяне прибегали к такой мотивировке, как «пустопоместность» и «беспоместность». Прося назначения в воеводы, стрелецкие головы и ясачные сборщики – дворяне ограничивались перечислением своих боевых заслуг, перенесенных во время походов убытков, полученных раны и смерти родственников. Кроме того, дворянин, добившийся назначения в приказчики, в последующие 5–7 лет не имел права занимать должности голов, воевод и сборщиков ясака. Судя по большому количеству челобитных, служилый город строго следил за этим правилом. Так же пристально следили дворяне за тем, чтобы пребывание в дворцовых селах не превысило двухгодичного указного срока. Нередко дворяне добивались назначения в приказчики взамен денежного жалованья. По-видимому, администрация считала, что исполнение должности приказчика само по себе достаточное пожалованье. Как говорят документы, путей поправки своего материального положения было достаточно, много было и возможностей, явно незаконных. В течение только второй половины XVII в. было подано 36 челобитных крестьян дворцовых сел на 28 приказчиков. В них уфимские дворяне обвинялись в насильственном свозе крестьян, вымученных денежных кабалах, утайке оброчных доходов, грабеже и обидах. Некоторые приказчики, пользуясь удаленностью дворцовых сел от Уфы, даже приторговывали табаком и вином. Именно подобная деятельность дворцового приказчика И.К. Нармацкого в 1667 г. стала причиной длительного судебного разбирательства . К числу административных необходимо отнести и фискальные службы уфимских дворян. Система налогообложения в Московском государстве была довольно сложной и запутанной. Но как убедительно показал С.Б. Веселовский, она отнюдь не была лишена здравого смысла и исправно функционировала в рассматриваемый период . Для основной массы населения Башкирии XVII в. главной единицей налогообложения являлся ясак. Назначения на ясачный сбор так же являлось формой пожалования за службу. Но, в отличие от других доходных должностей, в ясачные сборщики могли назначить не только за конкретные заслуги, но и просто за долгую и беспорочную службу. Во многих челобитных дворяне ограничивались обычной формулой: «Служит по Уфе много лет, а ни у каких дел не был, а пожаловали б велели быть у ясачного сбору». Особая привлекательность этой службы состояла в том, что администрации было подчас очень трудно отделить легальные доходы сборщика ясака от явно незаконных, квалифицируемых как злоупотребление. В XVII в. в Башкирии местные власти не имели списков ясачных людей. Администрация сносилась только с тарханами и старшинами, отвечавшими за исправное поступление ясака. Когда в 1737 г. был поставлен вопрос о переписи башкир по отдельным населенным пунктам – Уфе, Мензелинску, Осе и Красноуфимску, и понадобились списки ясачных людей, то их на деле не оказалось. Уфимский воевода П.И. Шемякин доносил в Сенат, что «в Уфимской провинции иноземцов по душам издревле не бывало и ныне нет. А хотя сборныя ясачная книги по дорогам и волостям имеются, но по оным познать никак нельзя, для того что писано в тех книгах - подлежит взять, например, в такой-то волости с имярека с товарищи 300 или 400 куниц, а порознь не расписано» .

Впрочем, даже общая сумма ясака, взимаемого с отдельной волости или дороги, определялась весьма произвольно и часто пересматривалась администрацией. Нередко и сами башкиры не знали размера своего ясачного оклада. Например, в 1678 г. тархан Кипчакской волости Ишмамит с товарищи отказались выплатить ясак сборщику Н.С. Суходольскому. Они потребовали от уфимского воеводы подтверждения, что требуемое количество ясака соответствует окладу . После отправки собранного ясака, сборщик давал отчет воеводе. При недоборе указывал на его причины и, как правило, получал указание отправляться прямо в волость для «правежа» недоимки. При «правеже» сборщик вообще не руководствовался окладными книгами, чиня часто насилие и произвол. В 1626 г. били челом башкиры Сибирской дороги на ясачного сборщика И.И. Черникова-Онучина, который «правя на них ясак взял сверх оклада воску да куниц, а братьев бил и увечил и того ясака он Иван в казну не отдал, ныне тот ясак он правит вновь» . И хотя, по свидетельству воеводы Шемякина, «по душам иноземцев не было», в случае «правежа» сборщик уже имел дело с конкретными недоимщиками, а не с тарханами и старшинами. Сборщик мог даже требовать ясак за умерших отцов от детей. В 1654 и 1666 гг., например, башкиры Ногайской и Сибирской дорог в своем челобитье просили чтоб «за умерших отцов ясак править на них не велеть» .

Любопытно, что местные власти знали о частых случаях злоупотребления при «правеже» недоимок, но считали эту меру как необходимое средство административного давления на башкир. В 1678 г. воевода Б.И. Хитрово, обращаясь к башкирам Ногайской дороги, отказавшимся выплатить ясак по новым окладам, пригрозил « чтоб дали тот ясак добром... не дожидаючись по себе изъезду приставав и себе убытков и те убытки учинятся самим от себя» .

Вместе с тем трудно согласиться с утверждением Д. Флетчера, писавшего о народах Приуралья и Сибири, что «царь не заботится, чтобы тамошние жители не имели ни оружия, ни денег, и для того налагает на них подати и обирает их как только ему заблагорассудится, не оставляя никаких средств сбросить или облегчить это иго» . Напротив, налоговая политика правительства, несмотря на определенную сложность, нередко демонстрировала свою гибкость и продуманность. В этой связи весьма характерна ситуация, возникшая в Башкирии в 1633–1634 гг. во время введения правительством налога в форме 1/5 имущества (пятинные деньги). При их взимании применялся дифференцированный подход. На русских людях указывалось «править пятинные деньги без всякой поноровки, чтоб однолично пятинные деньги собрать вскоре». По отношению к башкирам от сборщиков требовали «править на них пятинные деньги не велено, а разговаривать ласкою, а не жестокостью» . Более того, боязнь «чтоб башкирцы от царской милости не отступили» заставила уфимского воеводу М.Д. Вельяминова отказаться от поддержки «пятинщиков» и послать жалобу в Москву на сборщиков. К примеру, И. Стрешнев, по доносу воеводы, собирая с башкир «дворовые рубли имал с них башкирцов поголовно деньги с мала и с велика по рублю с человека, а не с двора» . Опасения Вельяминова подтвердились, в 1634 г. 69 дворов уфимских башкир откочевало к сибирскому царевичу Аблаю. В 1659 г. еще 30 дворов башкир бежало к калмыкам, «не стерпи налогов и ясачного сбору» . Власти начинают прислушиваться к жалобам ясачного населения. Из 54 назначений уфимцев в ясачные сборщики 12 назначений были произведены по челобитьям башкир и другого ясачного населения. Так, каждый год с 1659 по 1663 гг. башкиры Осинской дороги просили, чтоб ясак у них собирал уфимец И.С. Жилин . Были случаи, когда целые волости добивалась от властей права самим привозить собранный ясак по окладам в Уфу, а «уфимцам дворянам и детям боярским у них для того дела быть не велеть».

Помимо основной задачи сборщики ясака собирали интересующие администрацию сведения. Например, посланный в 1674 г. по Ногайской дороге Ф.И. Кинишемцов доносил уфимскому воеводе, что «ногайские башкиры пашню пашут и хлеб сеют по старым зимовьям хоромы отроют» .